..мемуары в тему
Силантьев Александр Петрович
Родился 28.08.18 г. в Екатеринбурге, в семье рабочего. Русский. Окончил семилетку.
С 1934 г. работал слесарем на заводе «Металлист» в Свердловске.
Вспоминает маршал авиации Силантьев: «Авиация была модой тридцатых годов, а летчики для нас, мальчишек, - кумирами. Я тоже благоговел перед людьми такой романтической профессии, но даже и в мыслях не допускал, что когда-нибудь сам буду летать. Все решил случай. В конце лета тридцать четвертого года в нашем сборочном цехе появился летчик с тремя рубиновыми квадратиками в петлицах. Это был представитель аэроклуба, и пришел он агитировать ребят записываться в планерную школу. Желающих оказалось немало. Записался и я, но скорее не из-за большого желания стать профессиональным авиатором, а потому, что все записывались. Потом многие отсеялись, а я остался. Без отрыва от производства закончил школу, стал инструктором-планеристом. Профессия авиатора увлекла меня. Одновременно осваивал самолет. Но теперь меня стала привлекать военная авиация, где, как мы тогда говорили, можно полетать на настоящих самолетах[1]».
С сентября 1935 г. работал инструктором-планеристом на Первоуральской планерной станции, с апреля 1937 г. - инструктором-летчиком Свердловского аэроклуба.
В РККА с 1938 г. В 1940 г. окончил Сталинградское военно-авиационное училище летчиков.
С июня 1940 г. служил в 153-иап[2].
Участвовал в Великой Отечественной войне. Был командиром звена 153-го иап. К началу войны полк имел на вооружении 66 самолетов И-153 (в том числе 7 неисправных), а также 45 МиГ-3, еще не освоенных летчиками.
Вспоминает маршал авиации Силантьев: «Ранним утром двадцать второго июня наш полк принял боевое крещение, и я тоже. На второй день войны при отражении налета вражеской авиации на Минск мне удалось сбить «юнкерс». Но и моя «чайка» - самолет И-153 - была подбита. За полтора месяца я совершил около пятидесяти боевых вылетов. Сражался с «мессершмиттами» и «юнкерсами», штурмовал вражеские танки и пехоту[3]».
С августа 1941 г. он служил в 160-м иап[4].
Маршал авиации Силантьев вспоминает: ««После переформирования и получения новых истребителей ЛаГГ-3 полк вернулся на фронт, но уже под Ленинград. Только прилетели - и сразу в бой. Летали с рассвета до темноты. Прикрывали штурмовики, наносившие удары по гитлеровцам вдоль Невы, ходили с бомбардировщиками, которые бомбили места сосредоточения вражеских войск, их коммуникации, аэродромы…
В первой половине сентября сорок первого года эскадрилью на рассвете подняли по тревоге и приказали перелететь на соседний аэродром. С нами отправились командир и штурман полка. Через полчаса после приземления неподалеку от нас сел «Дуглас». Из него вышла группа военных, в основном генералы. Один из них, невысокий, плотный, в коричневом кожаном пальто, показался мне знакомым. Внимательно вглядевшись, я узнал в генерале Георгия Константиновича Жукова, которого как-то видел на фотографии. К нам подошел командир авиагруппы в сопровождении командира полка и предельно четко сформулировал задачу: «Этот «Дуглас» поведете в Ленинград. Потеряете его - обратно не возвращайтесь». Сказано было жестко, но мы и без того хорошо поняли всю ответственность задания.
Вылетели двумя группами. Первая, в которой находился и я, состояла из двух звеньев - впереди и сверху «Дугласа». Возглавлял ее опытный боевой летчик штурман полка капитан Панюков. Вторая в количестве одного звена под руководством комиссара эскадрильи Николая Киянченко[5] непосредственно прикрывала сопровождаемый самолет. На всем пути к Ладожскому озеру было пасмурно, накрапывал дождик. Но над озером погода оказалась безоблачной. «Дуглас» перешел на бреющий полет, чтобы не привлечь к себе внимание постоянно шнырявших в этом районе вражеских истребителей. Минут через пять полета над Ладогой с северо-запада на встречно-пересекающихся курсах появилась четверка «мессершмиттов», а за нею - другая. Наша группа с ходу их атаковала, стремясь оттянуть как можно дальше от «Дугласа». Замысел удался. Постепенно бой переместился к Карельскому перешейку. В районе мыса Кюля мне удалось сбить один «мессершмитт». А всего противник потерял в этом бою два истребителя. Вторая группа, отбивая непрерывные атаки «мессершмиттов», довела транспортный самолет до Комендантского аэродрома, расположенного в черте Ленинграда.
Выполнив задание, мы вернулись на свой аэродром. И только тогда командир полка сообщил нам, что Георгий Константинович летел принимать командование Ленинградским фронтом[6]».
В конце октябре 1941 г. младшему лейтенанту Силантьеву было присвоено внеочередное воинское звание старший лейтенант.
Маршал авиации Силантьев вспоминает: «Запомнился еще один воздушный бой, - продолжает маршал. — Примерно во второй половине октября в ленинградскую зону, где шли ожесточенные бои, зачастили многоцелевые самолеты-истребители «Мессершмитты-110», наши старые знакомые по Западному фронту. Они доставляли немало хлопот. «Стодесятые», как их называли, казалось, успевали везде — и колонны штурмовать, и совершать налеты на аэродромы, и вести воздушные бои. По всему было видно, что на этих двухместных истребителях сидят опытные пилоты. Действовали они тактически грамотно и активно. Я бы даже сказал, нахально, что было характерно для фашистских летчиков в начальный период войны. Сравнительно легкие победы над нашими летчиками, имевшими на вооружении в то время в основном самолеты устаревших конструкций (И-15, И-16, СБ), питали их тщеславную самоуверенность.
Мы искали удобного случая рассчитаться со «стодесятыми», хотя в общем-то сделать это было совсем не легко, даже на новых самолетах ЛаГГ-3. И вот однажды получаем приказ: прикрыть с воздуха участок дороги в районе Мга - Синявино. Видимо, там к фронту подходила какая-то наша часть. Прилетели в район, выдвинулись за линию фронта на пятнадцать - двадцать километров. Патрулируем. Погода не очень благоприятная. На высоте тысяча метров сплошная облачность, но слой ее небольшой, порядка ста метров. Наш командир Новиков разделил эскадрилью на две группы: одну направил за облака, а сам со второй группой остался ниже. Я находился в первой группе.
Только мы пробили верхний слой облачности, как буквально под носом увидели идущих плотным строем девять «стодесятых». «Атака!» - прозвучала в наушниках шлемофона команда старшего группы лейтенанта Данилы Захарченко. Мы практически без подготовки, используя не столько выгодную позицик, сколько внезапность, открыли огонь. Представляете, каким мощным он был, если каждый из самолетов одновременно стрелял из всех видов находящегося на нем оружия? Это был шквал огня! Застигнутый врасплох противник был деморализован. Один из «стодесятых» загорелся. «Мессеры» бросились в разные стороны, на ходу освобождаясь от бомбового груза. Некоторые из них поспешили вниз, в облака, но, выскочив из тонкой серой пелены, оказались под огнем группы Новикова...
И погоняли же мы тогда «стодесятых»! Вывести из строя пять машин из девяти, - не так уж часты такие победы. До этого случая мы при встречах со «стодесятыми» осторожничали, а теперь убедились, что «чернопузых» можно бить, и довольно успешно. Короче говоря, спесь с «мессершмиттов» соскочила, и теперь они стали побаиваться нас[7]».
В последние дни октября, прикрывая войска в районе Ситомля-Тихвин, старший лейтенант Силантьев сбил два бомбардировщика Ju.88. Кроме того, в течение недели его звено уничтожило 8 зенитных установок и 18 автомашин.
В ноябре 1941 г. он был назначен командиром эскадрильи.
Вспоминает маршал авиации Силантьев: «В первые месяцы войны, меня постоянно преследовали неудачи. А вот в боях за Ленинград мне все чаще стал сопутствовать успех. Конечно, сыграло свою роль время: поднакопился опыт. Да и новые машины ЛаГГ-3, поступившие в полк на вооружение, были лучше истребителя И-153, на котором я начинал войну в Белоруссии.
В сражении за Тихвин особенно ожесточенные бои развернулись за железнодорожный вокзал. Это был очень важный объект, поскольку сюда из Будогощи вели железная и шоссейная дороги, по которым снабжалась немецкая группировка. Нашим атакующим частям до вокзала было уже рукой подать, но всякий раз, как только пехота поднималась в атаку, ее прижимал к голому снежному полю сильный вражеский огонь.
Мы тогда стояли на аэродроме рядом с линией фронта. Помню, приехал к нам командир авиагруппы полковник Холзаков. Приказал построить полк. Построили. Он подходит к моей эскадрилье и спрашивает: «Лететь можно?» А облака тогда опустились почти до самой земли. Я молчу. Молчит и командир полка. Холзаков - летчик и прекрасно понимает, как и кому можно летать в такую погоду. Ясно, что вопрос он задал чисто риторический.
Сделав паузу, командир авиагруппы обрисовал обстановку у вокзала, сказал, что без помощи авиации взять вокзал трудно, и вновь повторил вопрос. Тогда я ответил, что лететь можно, но не всем. «Почему?» - поинтересовался Холзаков. «Не каждый летчик к этому подготовлен». - «А вы сможете?» - «Да».- «Кто еще может?» Отозвался комиссар эскадрильи Киянченко. «Вот и вылетайте вдвоем», — приказал Холзаков.
Почти в сплошном тумане трудно найти и поразить цель, но ослабить огонь противника, отвлечь его на себя можно. Около часа мы находились над целью, совершили по шесть заходов: штурмовали, стреляли, гудели... Воздействие, наверное, производили скорее психологическое. Гитлеровцы прятались, огонь ослабевал. А это и нужно было нашей пехоте. Потом нам сказали, что именно в один из таких моментов бойцы поднялись в атаку и овладели вокзалом. Мы в какой-то мере способствовали успеху. Все это произошло на глазах у генерала Мерецкова, командовавшего нашими войсками в боях за Тихвин, и он высоко оценил действия летчиков.
Утром 8 декабря я вылетел в паре со своим заместителем лейтенантом Михаилом Удаевым на разведку. Когда появились над дорогой Тихвин — Будогощь, то увидели картину, которая поразила нас. На Будогощь сплошным потоком в два ряда двигались танки, артиллерия, автомашины, пехота. Представляете наше состояние — видеть, как немцы отступают! Это ведь сорок первый год! Помню, когда мы вернулись и доложили начальнику штаба полка о результатах разведки, то он не сразу поверил[8]».
К декабрю 1941 г. заместитель комэска 160-го иап 3-й резервной авиагруппы старший лейтенант Силантьев совершил 203 боевых вылета, участвовал в 20 штурмовках, провел 23 воздушных боя, лично сбил 7 самолетов противника.
17.12.41 г. старшему лейтенанту Силантьеву Александру Петровичу было присвоено звание Герой Советского Союза.
Вспоминает маршал авиации Силантьев: «Группу летчиков полка после освобождения Тихвина отправили за самолетами в тыл. На станции Череповец мы делали пересадку. Вот там из газет я и узнал о присвоении мне звания Героя Советского Союза. Друзья бросились поздравлять меня, а я их. В списке награжденных значились фамилии семнадцати однополчан. Откровенно говоря, такая высокая награда оказалась для меня неожиданной[9]».
Член ВКП(б) с 1942 г.
С марта 1942 г. 160-й иап действовал в составе 1-й ударной авиагруппы на Волховском фронте.
Вспоминает маршал авиации Силантьев: «В один из мартовских дней фашисты сбили на подходе к нашему аэродрому летчика 1-й эскадрильи лейтенанта Селезнева, следовавшего замыкающим в группе, возвращавшейся с боевого задания.
Не разбирая всех причин безнаказанных действий фашистских истребителей в районе нашего базирования, все же укажу на две из них. К первой относится отсутствие радиосредств для оперативного управления дежурными подразделениями истребительных авиаполков на земле и в воздухе. Были такие периоды, когда не каждый полк и не каждый аэродром обеспечивался радиостанцией для управления самолетами в воздушной радиосети...
Суть второй причины - недостаточная компетентность командования и штабов, руководивших боевыми действиями авиачастей. Дело в том, что тогда наши командиры и начальники тоже только еще учились воевать, начинали эту учебу тоже с «азов», а горький опыт подтвердил достаточно полное понимание противником наших «свежих», как казалось, тактических ходов при обеспечении боевых действий штурмовиков. Для исключения скрытого прохода наших групп к позициям фашистских войск немецкое командование стало насыщать воздушное пространство большим количеством отдельных мелких групп истребителей - обычно пар, непрерывно шнырявших над районом боевых действий 2-й ударной армии и 13-го кавалерийского корпуса. Как только один из таких патрулей обнаруживал наши самолеты, он давал сигнал, и к указанному району подводились другие, рядом барражирующие группы. Буквально за несколько минут из отдельных пар немцы составляли солидный кулак и начинали атаковать нас, стремясь в первую очередь изолировать истребители сопровождения. И надо сказать, что им нередко это удавалось. Наши ударные группы истребителей прикрытия, обеспечивавшие штурмовики на подступах к общему боевому порядку, имели ограниченный состав - редко больше звена, потому сравнительно легко «сковывались» немецкими истребителями.
Иной раз случалось даже так, что первая же пара немцев, обнаружив наши самолеты, если она имела выгодную позицию, не дожидаясь подхода других своих сил, начинала атаки и, имея превосходство в скорости и высоте, зачастую отсекала ударную группу от прикрываемых штурмовиков. Подошедшие на вызов дополнительные силы немецких истребителей начинали ту же процедуру с группой наших истребителей непосредственного прикрытия, а затем добирались и до штурмовиков.
Примерно по такому «сценарию» разыгрался бой в первой половине марта между группой нашего полка, сопровождавшей штурмовики, и немецкими истребителями. Эскадрилья штурмовиков в составе семи Ил-2 под прикрытием восьми ЛаГГ-3, возглавляемых мной, следовала в район Померанья для нанесения удара по мотопехотной колонне немцев, следовавшей по дороге от Любани на Чудово. При подходе к железной дороге Будогощь-Кириши, примерно в 30 километрах от линии фронта, над нашей территорией мы были обнаружены парой немецких истребителей, по-видимому участвовавшей в блокировании передовых аэродромов. Противник носился над нами на большой скорости, сам атак не предпринимал, ожидая подхода вызванных сил. Почувствовав неладное, я сразу попросил ведущего «илов» изменить первоначально выбранный маршрут полета и следовать на цель не напрямую - через территорию, занятую фашистами, а сначала пройти вдоль линии фронта к горловине прорыва 2-й ударной армии и атаковать колонну немцев с запада.
По истечении приблизительно трех - пяти минут полета к нам подошли еще две пары Ме-109. Теперь наша ударная группа… постепенно стала отставать и полностью ввязалась в воздушный бой с подошедшей четверкой немцев. А их первая пара, продолжая висеть над нами, опасно маневрировала непосредственно вблизи моей группы. Вскоре ей на помощь подошли еще две пары фашистов. Огрызаясь заградительным огнем, обе пары моей группы на максимальной скорости резко делают «ножницы» в хвосте у штурмовиков, оберегая себя и их от атак «мессеров».
Пойти в этой обстановке в назначенный район действий на глубину до 50 километров в тыл врага, в расположение базирования его авиации, таща у себя на хвосте его непрерывно атакующие истребители, было безумием и значило подвергнуться полному разгрому еще до подхода к цели. Информирую командира эскадрильи Ил-2 об обстановке и рекомендую с одного захода отработать по запасной цели в районе северо-восточнее Новгорода. Штурмовики разворачиваются на Подберезье, пересекают реку Волхов и бьют сразу бомбами и PC по войскам противника на марше у населенного пункта Моторино. Прошу штурмовики отходить от линии фронта на восток в направлении мстинского моста, где расположен аэродром наших истребителей. Сначала «горбатые» не понимают замысла, но немцы незамедлительно «подсказывают»: их уже восьмерка, они атакуют непосредственно штурмовики. Моя вторая пара отсечена от остальной группы еще при подходе к запасной цели и ведет бой где-то над линией фронта. Подбадриваю по радио...
Теперь, оставшись вдвоем со своим ведомым около штурмовиков, не успеваю отбивать атаки Ме-109. Одно их звено занимается мной, а второе уже бьет по Ил-2, замыкающему колонну штурмовиков, но пока вроде бьет мимо. «Илы» непрерывно маневрируют, немцы торопятся. Атаки «мессеров» все острее, удержаться за группой «илов» практически нет возможности, кажется, это начинает чувствовать и командир их группы. Штурмовики, видя безвыходное положение, начинают «карусель» - встают в круг на предельно малой высоте и теперь сами взаимно защищают друг друга. С облегчением и благодарностью за догадливость сам с напарником вхожу вокруг штурмовиков. «Карусель» постепенно смещается к Октябрьской железной дороге.
Немцы продолжают атаки, но они уже вялые, несогласованные, без нахрапа. Опасность попасть под огонь бортовых пушек штурмовиков и низкая высота отрезвляют фашистов. Вдруг их атаки неожиданно прекращаются. Мы, пока не понимая причину появившейся «отдушины», продолжаем крутиться, принимая действия немцев за уловку. Может, они решили демонстративно показать нам прекращение атак и тем самым выманить нас из этой «карусели», а как только откроемся, нанести неожиданный удар силами, которых мы не видим? Но вроде подвоха нет, немцы уходят. Все разъясняется когда, на горизонте появляются три звена 2-го гвардейского полка, идущие к Новгороду, наверное: на прикрытие своих войск...
Штурмовики проходят аэродром Вербье, замыкающий Ил-2 заходит на посадку, кажется, ему все-таки досталось.
Горючего в обрез, провожаем шестерку Ил-2 до Будогощи и берем курс на свой аэродром».
15.04.42 г. капитан Силантьев сбил еще один самолет, но и сам был ранен, а его самолет подбит.
Маршал авиации Силантьев вспоминает: «Вылетали уже перед заходом солнца. В пути встретили небольшую группу «мессершмиттов». И хотя те не смогли воспрепятствовать полету «илов», но наш курс засекли и вызвали по радио подмогу. Так что когда мы подошли к цели, там «мессершмиттов» было уже в два раза больше, чем наших истребителей.
Действовать пришлось с полным напряжением. Удалось отбить все атаки «мессершмиттов», пытавшихся прорваться к «илам». Штурмовики выполнили задачу, и мы стали организованно отходить. «Мессеры» непрерывно атаковали. Их огонь был сосредоточен в основном на истребителях, прикрывавших группу. У моей машины были пробиты масляный и водяной радиаторы. Продолжать полет трудно. Но товарищи, прежде всего комиссар эскадрильи Киянченко, меня поддерживали, прикрывали от наседавших истребителей противника.
Иду осторожно, маневрировать нельзя, иначе потеряешь высоту. Приборы зашкалило, вода кипит, мотор дает перебои... С трудом перетягиваем линию фронта — а тут другая группа «мессеров». Атакуют парами с разных сторон. Видя мою беспомощность, действуют нагло, стреляют в упор, выходят из атаки под самым носом. В один такой момент ведомый второй пары «мессеров» замешкался, и я выпустил по нему два последних реактивных снаряда. Но и мне досталось. От прямых попаданий вражеских снарядов и пуль разбиты бронеспинка, приборная доска. Сам я ранен в ноги. Из пробитого маслобака хлещет горячее масло. Оно попадает на грудь, руки, в лицо... Где уж тут продолжать полет! Открываю фонарь, чтобы оглядеться. Успеваю только выключить двигатель и направить самолет вниз. Кидаю быстрый взгляд по сторонам в надежде заметить хотя бы пятачок, куда приземлить машину. Но какой там пятачок среди сплошных лесов и болот! Самолет упал на лес. При Ударе о деревья отлетели хвост, мотор, плоскости. Кабина перевернулась несколько раз, но, к счастью, встала «торчком». От сильных ударов и ушибов меня спасли привязные ремни. Быстро отстегнулся и, еще не чувствуя боли в раненых ногах, отбежал от пропаханной в снегу самолетом борозды. «Мессеры», пикируя, продолжали добивать беззащитный ЛаГГ. Но как ни старались, а поджечь его не смогли. Вскоре они ушли. Видимо, на исходе было горючее.
Я добрался до самолета. Разрезал парашют, перевязал раны на ногах. Потом стал готовиться в путь. С капота мотора отвинтил две стальные пластины и смастерил себе лыжи. Из парашютных строп сделал «уздечки», привязал их к носкам лыж. Двигаться решил в сторону известного мне аэродрома ночных бомбардировщиков. По моим расчетам, до него было километров пятнадцать. Ориентировался по карте и компасу, по гулу моторов По-2, летевших на задание... Передвигался с большим трудом. Снег — по грудь, мороз — градусов в тридцать. Да еще быстро темнело. Очень боялся сесть, хотя от усталости и боли буквально валился с ног. Когда уже не мог сделать и шага, то пристегивался широким ремнем к дереву и, обняв его, в таком положении дремал несколько минут... До аэродрома добрался через тридцать шесть часов[10]».
Силантьев был направлен в госпиталь на излечение, но вскоре вернулся в полк.
Вспоминает маршал авиации Силантьев: «Мы, фронтовики, считали, что раны лучше долечивать в родном полку, в среде своих боевых друзей. А тогда, в течение всего лета сорок второго года, войска Ленинградского и Волховского фронтов вели непрерывные и тяжелые бои на земле и в воздухе. Их ожесточенность диктовалась задачей сковать побольше сил противника, не позволить ему перебросить из-под Ленинграда ни одного солдата на южное направление, где развертывалось решающее сражение. Наш полк практически не выходил из боев. Летчики совершали по четыре-пять вылетов в сутки, были вконец измотаны. Что ни день, то воздушные бои. И редко который из них обходился без потерь. Пополнение поступало в основном за счет летчиков, приходивших из госпиталей. Поэтому моему возвращению друзья были рады.
В тех тяжелейших условиях особо важное значение приобретала морально-боевая закалка летчиков. В нашем полку она была высокая. Несмотря на большое напряжение, никто не жаловался на усталость, никто не выражал и тени сомнения в нашей конечной победе. Люди уверенно шли в бой. Тогда существовало жесткое правило — за ошибки наказывать отстранением от очередного боевого вылета. И не было для летчика наказания более тяжелого. Допустил в бою оплошность, вел себя безынициативно, подвел товарища своими неумелыми действиями - расплачивайся. Беспримерное мужество и стойкость являлись нормой каждого летчика полка[11]».
С января 1943 г. майор Силантьев служил в Управлении истребительной авиации Главного управления боевой подготовки фронтовой авиации ВВС. Являясь инструктором летчиком-штурманом, участвовал в боях на Воронежском, Юго-Западном, Карельском, 1-м Белорусском и 1-м Украинском фронтах.
Вспоминает маршал авиации Силантьев: «Ранним апрельским утром 1943 года над Новороссийском закипал воздушный бой. Фашистские бомбардировщики волна за волной накатывались со стороны Крыма и утюжили наши позиции...
Небольшие разрозненные группы «яков» пытались перекрыть дорогу фашистской армаде. Все их попытки прорваться к бомбардировщикам довольно искусно пресекались плотным заслоном истребителей…
То тут, то там появлялись купола парашютов, наших и немецких. Последних, к сожалению, меньше. Превосходство - на стороне противника. Да и не только в количественном отношении сил было дело. Все же сказывалась невысокая тактическая и огневая выучка наших летчиков...
Все попытки офицера наведения оказать помощь тем, кто вел бой у нас на глазах, были безуспешными. Его информация об обстановке, целеуказания… тонули в гвалте каких-то выкриков, команд, ругательств, писке и треске, которыми был наполнен эфир...
Таким предстал тот воздушный бой для нас… офицеров недавно созданного управления боевой подготовки истребительной авиации, только что отозванных с фронта из-под Ленинграда. Мы впервые самостоятельно выехали в действующие части ВВС. Выбор пал на 4-ю воздушную армию. Ее соединения, поддерживая войска Северо-Кавказского фронта, все еще вели ожесточенные бои, в то время как на других фронтах зимняя кампания завершилась.
На первых порах мы знакомились с обстановкой, полками. Откровенно сказать, новой своей службой были недовольны, а управление называли между собой не иначе как «конторой»...
Просиявшее вдруг лицо офицера наведения еще более заинтриговало нас: казалось бы, чему радоваться? На нашу четверку «яков» сзади сваливаются еще две пары фашистов, а тот ухмыляется?.. Посмотрев на наши озадаченные лица, офицер наведения показал рукой на маячившие сзади «мессеров» точки и выпалил:
- Покрышкин!
События развивались стремительно. Звено «аэрокобр» буквально падало на противника… Покрышкин бьет по ведущему с близкой дистанции. «Хейнкель» разваливается на куски. Вторая пара покрышкинского звена с ходу сбивает замыкающего. У фашистов паника: оставшиеся без командира «хейнкели» поспешно освобождаются от бомб…
Одна из четверок «мессеров» оставляет «яки» и бросается за звеном Покрышкина. Но тут же сзади и сверху ее атакуют две пары «кобр» из второго эшелона покрышкинской группы. В итоге два фашистских пилота висят на парасолях, то есть под куполами своих парашютов.
Бой продолжается. «Яки» по-прежнему в обороне. Один из них подбит... И опять, как минуту назад, на фашистов, чуящих в подбитом легкую добычу, со стороны солнца пикирует еще пара «кобр». И тут же один из фашистов вспыхивает.
- Сколько же их там еще у Покрышкина?
- Обычно в «этажерке» у Александра Ивановича три «полки», но иногда бывает и четвертая, - ответил офицер наведения.
После этих слов старшего лейтенанта я, будто очнувшись, припомнил разговор в Москве, в Главном управлении боевой подготовки фронтовой авиации. Полковник С. Миронов, напутствуя нашу группу перед отлетом на Кубань, просил присмотреться к действиям Покрышкина и выработанным им тактическим приемам. Упоминал он тогда и о какой-то «этажерке». Честно признаться, я тогда же позабыл о том разговоре - и о Покрышкине, и о его «этажерке». Меня ведь занимали совершенно другие, куда более прозаические мысли: как поскорее и под каким благовидным предлогом сбежать из «конторы» снова на фронт.
Теперь же увиденное потрясло меня: результаты боя, простота и глубина его замысла, дерзость и мастерство исполнения, отвага летчиков...
То было переломное время... В количестве истребителей мы теперь на основных направлениях не уступали фашистам... А вот тактика воздушного боя, на нашу беду, оставалась прежней - оборонительной, при которой даже на превосходных самолетах нельзя было переломить обстановку, вырвать инициативу…
Прошло еще несколько дней нашего пребывания на Кубани. Бывали мы на пунктах наведения, на аэродромах, а иной раз и в воздухе - в боевых порядках частей, ведущих бой. И не раз становились свидетелями успешных действий покрышкинской группы, все более убеждались в высокой боевой эффективности новых тактических приемов...
Вскоре мы получили другую задачу, и личная встреча с Александром Ивановичем в тот раз не состоялась. Однако существо наступательной тактики прославленного аса мы изучили и приняли. И потом проверили ее в боях[12]».
Всего совершил 359 боевых вылетов, провел 35 воздушных боев, лично сбил 8 самолётов противника. Еще 16 самолетов уничтожил на земле во время штурмовки вражеских аэродромов.
После войны продолжил службу в ВВС.
В 1950 г. окончил Военно-Воздушную Краснознамённую академию, а в 1957 г. - Военную академию Генштаба.
С 1969 г. - начальник Главного штаба и 1-м заместителем командующего ВВС.
В 1976 г. ему было присвоено воинское звание Маршал авиации.
В 1977 г. удостоен Государственной премии СССР
С июня 1978 г. - заместитель главкома ВВС.
С 1980 г. - в Группе генеральных инспекторов Министерства обороны СССР.
10.03.96 г. умер.
Герой Советского Союза (17.12.41). Награжден двумя орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны 1-й степени и орденом Отечественной войны 2-й степени, двумя орденами Красной Звезды, орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» 3-й степени, медалями и иностранными орденами, лауреат Государственной премии СССР.
Этта, давай я, чилавек семейный, буду определять, когда мне заходить и выходить, не по твоим понятиям "виртуальной чести", ладно? 
А ты умирай, бох с тобой 
ЛаГГ я аннигилировал с 40% б/к, устроил Апоршу пк через другое место, не в голову 
..